Мне нравится военное дело. Я не исключаю, что после окончания войны я свяжу свою жизнь либо с военной медициной, либо поеду в какую-нибудь горячую точку с какими-то миротворческими подразделениями. Мне нравится это ощущение, этот адреналин, этот драйв, который бывает на фронте, но при этом я должна обязательно понимать, что мы воюем за справедливость. То есть не война ради войны. Мне важно понимать, что мы стоим за правое дело.
Я родилась в Одессе, но не жила там достаточно долгое время, а потом вернулась обратно. Работала в больнице, проходила интернатуру по хирургии. По национальности я – чеченка.
Амина Окуева. Фото: Вика Ясинская
Женщин, которые воюют, можно скорее отнести к исключению, мало кто действительно этого хочет. Да и вообще это не настолько сильно зависит от пола. Потому что многие мужчины тоже не очень-то горят идти воевать. Но мне кажется, что как среди мужчин, так и среди женщин меньше людей действия.
В любом обществе всего 20 %, людей, которые имеют какую-то жизненную позицию, они активны и готовы умереть за нее. А остальные 80 – ведомые. Кто победит – к тому они и приспособятся.
На фронте себя чувствуешь с коллективом единым целым и не чувствуешь особых отличий. У нас числится 4 девушки, но в АТО взяли только меня. Просто в батальоны не очень охотно берут женщин. Нужно доказать, добиться того, что ты действительно этого очень хочешь, что ты этого достоин и что ты там принесешь пользу. Мужчины именно с такой точки зрения на это смотрят: не дают что-то тяжелое делать, не пускают в опасные места. Мне это неприятно, я с этим борюсь. Если вы меня сюда взяли, так давайте будем наравне. Мне интересно полностью выложиться. Я ходила в наряды с рядовыми бойцами, никогда не увиливала от другой работы. Вначале ребята пытались многие меня от этого дела отстранить, когда, например, нужно было мешки с песком или землей носить. У нас даже конфликты на этой почве происходили. Но если я подымаю этот мешок, значит, я могу его поднять. А мешать мне делать работу, которую я могу, и которую делают все, – это неправильно.
Мы стояли где-то в 20 километрах за Дебальцево в сторону фронта, охраняли Чернухино. Сзади от нас был тыл, а с трех сторон – линия фронта. Поэтому постоянно были на стреме. Прямых открытых боев с противником не было, а обстрелы были. Правда, снаряды в основном разрывались в метрах в 150-200 от нашего расположения. Мы там пробыли чуть больше месяца. Неясно, почему нас, милицейский батальон ППС, которые призваны поддерживать порядок на освобожденной мирной территории, поставили впереди планеты всей. Вооружены мы были только пистолетами и автоматами. Батальоны с тяжелым вооружением стояли за нами. Потом только к нам прикомандировали 25-й батальон, который был серьезно вооружен, и тогда мы себя почувствовали намного спокойнее. Я к ребятам ходила, приставала, чтоб они меня чему-то научили. Освоила теоретически даже миномет и БТР. А стрелять приходилось изо всех видов оружия, которые есть у нас на вооружении.
Мне довелось в тире пострелять из Глока – это, конечно, очень классная штука. По сравнению с моим ПМ-ом 79-го года. Хотя старое оружие все равно намного лучше, чем то, которое делали в 90-х. Их так клепали, что они разваливаются в руках. А Глок – это и меткость, и скорость, и легкость. Мне бы очень хотелось себе такое оружие.
На войне самое болезненное переживание – это гибель ребят. Там, на фронте, люди очень быстро становятся близкими-родными. А у нас в батальоне достаточно много людей, которые были побратимами со времен Майдана. За них сильно переживаю.
Но мне не свойственно рыдать или истерику устраивать. Глубокие вещи я переживаю наедине с собой, как правило, замыкаясь. Я – человек действия, очень редко у меня опускаются руки. И если это и бывает, то максимум на 1-2 дня, когда я просто полежу, или посижу у компьютера, а потом это надоедает – и хочется снова включаться в бой.
Я мусульманка. По своим религиозным убеждениям ношу хиджаб.
Есть целые мусульманские батальоны, которые сражаются за Украину. Мы живем здесь и, если напали на нашу землю, то защиту этой земли можно приравнивать к священной обязанности.
Это не противоречит нашей религии. Главное – это наше намерение. И если оно правильное, то мне это зачтется, как благое дело. Конечно, желательно находиться в среде мусульман. Условие для женщины – рядом с ней должен находиться или муж, или брат. Но я, к сожалению, это условие пока не соблюдаю. Сын не дорос, а муж мой пока в тюрьме (интервью записано до освобождения мужа Амины Адама Осмаева, – Ред.). Его посадили в 2012 году, перед выборами президента России. И я подозреваю, что это был подарок к выборам. То есть, в России это использовали в качестве пиар-хода. Я думаю, что Путин – это не человек, а воплощение зла. Нас всех таскали на допросы в СБУ, в милицию, делали обыски дома. Но сейчас со стороны смотришь, насколько это бредовое обвинение, что якобы мой муж и еще 2 человека варили какое-то самодельное взрывчатое вещество в кастрюльке, по общедоступному рецепту из интернета, чтоб посредством всего этого осуществить теракт в отношении Путина. Почему выбрали моего мужа? Потому что его отец еще с советских времен стал председателем Чеченнефтепродукта. Это достаточно серьезная организация. И когда ко власти пришел Кадыров-младший, этот бизнес захотели каким-то образом отжать, как это обычно происходит. Он боролся, судился, доказывал свою правоту и в принципе закон был на его стороне, но он нажил себе врага. Начался прессинг сначала в Чечне, потом в Москве, а потом и здесь. Он, очевидно, остался на заметке у спецслужб России и они в нужный момент разыграли эту карту. Адама, моего мужа, они использовали для давления на его отца. Он всегда открыто высказывал свою точку зрения, свое неприятие кровавого КГБистского строя, который существует сейчас в России много лет, и породил кадыровский режим в Чечне. Он до сих пор находится в СИЗО. После победы Майдана мы надеялись, что это все как-то быстро разрешится; сейчас обвинения в покушении на Путина сняли, но оставили какую-то мелочь и, я так понимаю, что просто прокуратура и СБУ не хотят упасть в грязь лицом и сказать, что они напрасно, практически три года, продержали человека за решеткой. Сейчас главная задача, чтоб его выпустили на свободу. Он тоже хочет поехать на фронт со мной.
Мы очень переживаем за Одессу, нет никаких гарантий, что через неделю, через месяц, через полгода там не наступит “Лугандон”.
Хоть там сейчас и большинство патриотично настроенных граждан, но это зависит не только от людей. Туда может зайти российская армия без шевронов и начать творить что угодно. И естественно, что для Адама это будет равносильно мучительной смерти, если он окажется в руках у этих бандитов.
Мне часто пишут земляки. Многие настроены позитивно, но говорят, что это не моя война. А я считаю, что это вдвойне моя война, и я не собираюсь оставлять ее до победы, потому что это враг, который не дал нам жить на нашей чеченской земле, сейчас хочет повторно с нашей второй родины нас выгнать, вытравить или вовсе уничтожить. Большинство чеченцев, которых я знаю, очень желают победы Украине и по возможности помогают, как могут. Ну а кадыровцы – это не чеченцы, это чеченоговорящие россияне.
По чеченскому национальному телевидению транслировалось заседание Кадырова с силовиками, где обсуждались наши скромные персоны и комбат чеченского миротворческого батальона имени Джахара Дудаева. Для тех людей, кто знает сущность Кадырова, – это равносильно тому, что он дал негласную команду охоты на нас. За время его “царствования” было много случаев, когда он расправлялся с неугодными в разных странах. Та же Политковская в Москве – просто за то, что она говорила правду. Поэтому мне бы скорее хотелось попасть на передовую, там я себя чувствую намного спокойнее.
Война для меня – не новые ощущения. Я застала вторую войну в Чечне, правда в качестве мирного жителя. Поэтому к обстрелам отношусь нормально. В плане масштабности в Чечне все было гораздо серьезнее: сметенные вместе с городами и селами мирные жители. Там использовалось намного больше тяжелое вооружение, все виды бомб, кроме ядерного оружия. Российская политика информационной войны основана на 100% лжи и переворачивании ровно на 180 градусов фактов: там они тоже сами расстреливали, а говорили, что это боевики расстреляли, раскачивали ватников около года и потом ввели войска. Надеюсь, что здесь все же все пойдет по другому сценарию. Очень не хотелось бы, чтоб начали бомбить города. Но мы от этого не застрахованы и хочется, чтоб люди это понимали и не расслаблялись. Наша задача – постараться продержаться на востоке как можно дольше, чтоб они ослабились и выдохлись.
Война ожесточает даже мирных жителей, хоть и учит полезным вещам. Ты как-то привыкаешь к гибели людей. Появляется определенная доля цинизма. Война – это что-то темное, но там отпадает шелуха, условности, так называемый этикет. Там – все очень просто и ясно. А светлым, несмотря на потери, для меня был Майдан. Это подъем эмоций, патриотизма, желания что-то делать. Там радикально поменялось мое отношение к Украине, к украинскому народу. Раньше я особо украинцев от русских не отличала. Нет, понимала, что это отдельный народ, которому Россия такой же враг, как и чеченцам, но живя на Майдане, я поняла, что это принципиально разные народы, разные именно менталитетами.
Моя глобальная мечта – это чтоб все народы, которые находятся под гнетом российской империи, из этой тюрьмы наконец-таки вырвались. И чтоб смогли строить свое будущее, будучи свободными.
Я бы хотела, чтобы пала Российская империя в том виде, в каком она существует сейчас. Даже если посредством большой войны, даже если третьей мировой.
Я не пацифистка, к войне отношусь, как к неизбежному злу. Не нужно убегать от войны и любыми способами пытаться ее избежать. Потому что войны существовали всегда.
Герои для меня – это те люди, которые пошли воевать по зову долга, которым не хочется оставлять жену и детей, но они понимают, что иначе нельзя.
Я принимала участие в выборах в Одессе, меня подбили мои побратимы. Баллотировалась по одномандатному мажоритарному округу, самовыдвиженец, но не прошла, и даже рада этому, потому что изначально не горела желанием туда попасть. Я думаю, мне там было бы очень скучно. Я себя комфортнее чувствую на фронте. У меня нет страха, и я абсолютно не боюсь гибели, потому что действительно искренне верю в то, что все предопределено, что день моей смерти предписан и тем, что я там, его не приближу и не отдалю. Человек может всю жизнь воевать и умереть в своей постели.
Вика Ясинская
ТАКОЖ ЦІКАВО:
Талановита Україна
Творчих людей будь-якого віку і рівня майстерності запрошує на всеукраїнські та міжнародні конкурси Національна творча екосистема Алея Зірок України. Маєте талант? Алея Зірок має місце для вас!
